Борис Батыршин - Мартовские колокола [Litres]

На подъездах к кладбищу стали попадаться группки людей. По большей части это были пешеходы, в основном студенты, курсистки, люди постарше, интеллигентской наружности, в массе своей дурно одетые. Городовые на перекрестке беспокойно переминались под мелким дождиком, оглядывая проходящих.

– Кого хоронят, господа хорошие? – обернулся к седокам кучер. – Вроде и не говорили, что кто-то важный преставился…

– Да не хоронят, любезный, – ответил изрядно озябший Радзиевич. – Сегодня двадцать пять лет, как скончался Николай Александрович Добролюбов. Вот эти люди и пришли почтить его память. Не слыхал небось о таком?

Кучер помотал головой.

– Великого ума человек – и все думал о бедах простого народа, – наставительно продолжал студент. – Запомни, голубчик, и вот тебе пятак сверх уговора – выпей на добрую память о Николае Александровиче.

Кучер принял монету и перекрестился.

– Ха-а-ароший, видать, был господин… – и остановил пролетку. – Все, господа, приехали, дальше – сами видите, ходу нет. Сколько народу-то, тыщи…

Толпа у кладбища и правда собралась изрядная – люди все подходили, и поодиночке, и группками по три-четыре человека.

Со скрипом опустился полосатый шлагбаум. За ним маячила редкая цепочка полицейских чинов – дальше не пускали. Стояли, видимо, давно: Геннадий обратился к маленькой остроносой курсистке с пышным венком из хвои и брусничных листьев. И та пояснила, что полиция после долгих переговоров пропустила к могиле делегатов с венками, а оставшаяся перед кладбищенскими воротами толпа то принимается петь «вечную память», то отпускает обидные шутки в адрес полицейских чинов.

Геннадий с Янисом явились к самому финалу действа: делегаты показались из ворот, и толпа, не расходясь, двинулась по Растанной. Впереди раздался возглас: «К Казанскому!» Геннадий увлек Яниса в сторону, на тротуар: на их глазах молодые люди в студенческих шинелях образовали живую цепь и, охватив ею голову толпы, двинулись вперед. Янис подтолкнул спутника, указывая на группку впереди.

Геннадий вгляделся – да, это те, ради кого они и явились на кладбище в этот промозглый день. Спасибо электронным архивам – перебрав все возможные способы выйти на нужных людей (Бронислав Пилсудский, к которому они и ехали в Петербург, был в отъезде, в Варшаве), Геннадий обратился к испытанному в фантастической литературе методу – выяснил, где интересующие их лица окажутся наверняка. 29 ноября (по старому стилю, разумеется) Союз студенческих землячеств, в которые входили представителями Новорусский, Ульянов, Шевырев, Лукашевич – все будущие «первомартовцы», – решил выступить политически и приурочил это к 25-летней годовщине смерти Добролюбова. Демонстрация должна была состояться – и состоялась! – здесь, на Волковом кладбище.

И вот теперь, во главе живой цепи, взявшись за руки, шагали молодые люди, смутно знакомые Геннадию по черно-белым снимкам из полицейских архивов, не раз мелькавшим в исторических трудах. Вот Новорусский, Осипанов… а этот бледный кудрявый студент?

Геннадий вспоминал: «Его бледное лицо с глубокими темными глазами производило неизгладимое впечатление выражением упорной воли, недюжинной нравственной силы и большого ума…» Александр Ульянов? Точно, он…

Толпа миновала Николаевский вокзал, поравнялась с домом учительской семинарии. Испуганные прохожие жались к стенам: вот взвод кадетов-мальчишек на прогулке под присмотром огромного усатого дядьки-фельдфебеля. Вот подвыпившая компания, только что высыпавшая из ресторации: женщины громко смеются, мужчины машут руками…

Из-за угла, от вокзала, вынеслись конные, с пиками наперевес. «Казаки! Казаки!» – загомонили в толпе. Те приближались: бородатые лица, флажки на древках, оскаленные морды лошадей, роняющих на мостовую клочья пены. Геннадию подумалось: нет, и в этом предки были, похоже, умнее нас – эти кони пострашнее омоновцев с их щитами и дубинками. Кстати, и на Болотной площади в 2012-м тоже была конная полиция, и от нее либералы-демонстранты бежали сломя голову.

Янис и Геннадий остановились. Обоим стало жутко, любопытно и восторженно-радостно – грохот копыт накатывал волной. Казалось, верховых уже ничто не удержит – подобно неудержимому приливному потоку, казаки сметут живую цепь. Но всадники сдержали размах коней; встав в двух-трех шагах, они крутились на месте, угрожающе размахивая пиками и нагайками, но никого не трогали. Люди из толпы – у кого сдали нервы – попытались вырваться и бежать; но куда? Слева подпирала Литовская канава, сзади и спереди – казаки, а справа высоченный забор и закрытые ворота учительской семинарии. Геннадий запоздало сообразил, что демонстранты оказались в умело расставленной ловушке. «Теперь только автобусов и автозаков не хватает, – подумалось ему. – Сейчас конные рассекут толпу, потом выбегут шустрые ребята с дубинками и щитами и примутся отделять по три-пять человек и запихивать в автобусы…»

Ничего такого не последовало. Казаки оставались на местах; группы демонстрантов, постепенно успокоившись, стали выбираться за оцепление. Им не препятствовали, не давая только отделяться кучками больше чем по пять человек. Неизвестно откуда появились одинаково одетые усатые люди; они внимательно осматривали уходящих и время от времени подбегали что-то сказать казачьему офицеру. Тот кивал, но ничего не предпринимал – демонстранты все так же продолжали утекать сквозь ряды казачков.

Увидав, как группка, в которую входил и Ульянов, миновала кордон, Геннадий, увлекая за собой Яна, решительно пошел по направлению к всадникам – нельзя было упустить с таким трудом найденных народовольцев…

Хорошо в Москве после петербургской слякотности! Никаких мостовых в стылых лужах; никаких черных, безлистных веток, похожих на руки обугленных скелетов, на фоне свинцового, сыплющего моросью неба.

Ветки укрыты подушечками пушистого снега; небо морозно-голубое, яркое солнышко играет на льдинках. И синицы – скачут вперемешку с воробьями по грязным сугробам на обочинах. А вот и снегири…

– Знаешь, Сереж, – сказала Ольга, пряча ручки в муфту, – а у нас я снегирей ни разу не видела. Синиц – было дело, в санатории, в Тучково. А снегирей – только в кино. А у вас их вон, больше чем воробьев!

Девушка прижималась к жениху, опасаясь вывалиться из узкого – и кто такой придумал? – возка. Полозья свистели по снегу – к морозцу. Снег выпал в Москве в середине ноября да с тех пор так и держался, избавив горожан от мучительного межсезонья с его слякотью и пронзительными ветрами.